И даже небо было нашим - Паоло Джордано

в Специале. Это мой призрак покинул ферму и переместился на север. И не имело значения, что я не повидалась с отцом. Это он так захотел. Чтобы развеяться, я попыталась читать один из бабушкиных романов, но не смогла. В итоге я просто сидела и смотрела в окно, хотя уже совсем стемнело.

Наконец-то мы обзавелись собственным электричеством. У нас была стиральная машина-полуавтомат. У нас был куриный трактор, чтобы перемещать птицу туда, где почва нуждалась в удобрении. Овощи у нас созревали круглый год, потому что они в смысле водоснабжения были самодостаточными, почти как мы. У нас была сковорода на солнечной энергии, чтобы приготовить яичницу-болтунью, а недавно появились крошечные керамические цилиндрики для очистки дождевой воды (японское приспособление, которое где-то раздобыл Данко). Но все эти успехи не могли нейтрализовать скрытую агрессию.

Мы с Джулианой почти не разговаривали. Взаимная антипатия, зародившаяся при первой встрече, не потеряла остроты, а напротив, с каждым днем только усиливалась. Спустя год после моего приезда я все еще оставалась для нее чужой. Позиции Данко как вожака только укреплялись, а Берн смотрел на него то с обожанием, то с обидой. Но самые неоднозначные отношения сложились между Коринной и Томмазо. Эти двое постоянно шарахались от любви к ненависти. Томмазо все чаще оставался ночевать в «Замке сарацинов», а Коринна отказывалась присоединиться к нам за ужином. Она закрывалась до утра у себя в комнате и ничего не ела.

Однажды, в конце августа, она ни с того ни с сего устроила мне сцену. Мы с ней вдвоем мыли посуду после завтрака.

– Как часто вы с Берном этим занимаетесь? – вдруг спросила она.

Я сделала вид, что не понимаю:

– Занимаемся чем?

– Больше одного раза в неделю? Или меньше?

Коринна упорно смотрела в пол.

– Примерно так, – ответила я.

– Что значит «так»? Раз в неделю?

«Гораздо чаще», – чуть не выпалила я, но сумела промолчать, понимая, что причинила бы ей боль.

– Да.

Коринна отвернулась, сгребла в охапку вымытые чайные ложки и рассовала их по кружкам.

– Томмазо много работает, – отважилась я произнести.

– Ты что, решила меня утешить? Да кем ты себя считаешь?

Она вцепилась обеими руками в край раковины.

– Как бы там ни было, вы могли бы вести себя потише. Это омерзительно!

Она открыла кран до отказа и тут же закрыла совсем.

– А эта дрянь Джулиана пусть сама моет свою кружку! Сто раз говорила ей, чтобы не тушила сигареты в кружки! Кругом одни грязнули!

Несколько недель спустя, в воскресенье, мы все собрались в беседке. Не было только Томмазо. В те дни дул сирокко, от жары было трудно шевелиться, даже есть. Цикады трещали без умолку, но все же мы услышали крики, раздавшиеся где-то поблизости – один, другой, третий. Первым вскочил на ноги Берн. Он побежал за дом, мчался изо всех сил. Он точно знал, куда бежит, так, словно был в курсе того, что случилось, словно видел все своими глазами. За ним побежал Данко, следом я. Коринна на секунду застыла с выпученными глазами и ничего не выражающим лицом, потом побежала тоже.

Одна только Джулиана не двинулась с места. Она проявила активность только спустя время, когда мы вернулись, поддерживая истерзанное тело Томмазо, кто за плечо, кто за щиколотку. Коринна истерично рыдала. Когда мы нашли Томмазо, он стоял на коленях, а над головой у него с громким жужжанием носилась туча пчел, которых он пытался отогнать, размахивая руками, пока не упал навзничь, потеряв сознание. На нем была рубашка с короткими рукавами в красно-синюю клетку, расстегнутая до пупа. Взбудораженные пчелы не оставляли его в покое, продолжали летать над ним, словно не могли поверить, что обезвредили такое громадное животное.

Берн велел нам не подходить близко. Сбегав в сарай, он вернулся оттуда в белом защитном комбинезоне пчеловода. Одним движением руки он отогнал пчел, сидевших на волосах, на одежде и на теле Томмазо, а остальным позволил вихрем кружиться в воздухе. За ними, словно задник на театральной сцене, виднелись разноцветные ульи, а еще дальше – зеленый покров зарослей. Коринна орала так, что хотелось заткнуть ей рот.

Взяв Томмазо под мышки, Берн подтащил его к нам. Воспаленная, посиневшая кожа на месте укусов набухала прямо на глазах, как будто под ней сидели пчелы и пытались выбраться наружу. У Томмазо было два носа, десять век, бесформенные, распухшие губы; соски стали незаметными из-за вздувшихся вокруг них пузырей. А когда Джулиана, все это время сидевшая на месте, увидела его, у нее на лице отразился весь ужас происходящего, который мы сами еще не успели осознать.

Мы повезли его в Остуни, в больницу. Я была за рулем и не обращала внимания ни на светофоры, ни на машины впереди. Рядом сидела Коринна, глядевшая в одну точку, глаза у нее все еще были выпучены. Она не плакала, но была не в состоянии произнестини слова. Берн и Данко усадили Томмазо на заднее сиденье, а сами сели по бокам. Джулиана одна осталась дома и смотрела нам вслед. Однако до этого был момент, когда она протянула ребятам нож с зубчатым лезвием, которым мы резали хлеб.

– Чеснок! Неси чеснок! – скомандовал Берн.

Джулиана секунду кружилась на месте, затем как-то ухитрилась мгновенно отыскать то, что от нее требовали. Берн приложил нож плашмя к коже Томмазо и поскоблил ее, чтобы удалить жала. Данко, очистив от шелухи зубчик чеснока, спросил Берна:

– А ты уверен? По-моему, это деревенские басни!

– Натирай и не разговаривай!

Сколько всего было укусов? Два, три десятка? В больнице сосчитали: пятьдесят восемь. Его укусилии под волосами, и внутри ушной раковины. Пчелы оказались даже у него в трусах; когда его раздевали, они в панике вылетели оттуда и укусили сестру в безымянный палец. Но это мы узнали потом, от Берна, который прошел за носилками в отделение скорой помощи. Он так и остался в комбинезоне пчеловода.

А мы в один голос рассказывали лживую версию произошедшего. Нет, мы не держим пчел, ведь на это требуется лицензия: Томмазо чистил водосточный желоб, а там оказалось гнездо диких пчел, такое большое, какого мы до сих пор не видели.

Несколько часов спустя, когда нам сказали, что жизни Томмазо ничто не угрожает, ему дали успокоительное и он должен провести в больнице еще минимум два дня, а мы можем ехать домой, мы решили, что не уедем. Мы провели остаток дня и часть ночи в душном зале ожидания, на привинченных к полу пластиковых стульях, под мертвенным неоновым светом.

Когда все кончилось и мы вернулись домой, Данко сердито спросил Томмазо: